Нам с вами придется умереть.
Кому-то раньше, кому-то позже – но каждому из тех, кто сейчас читает эти строки, да, в том числе и Вам.
Досадно – и тем досаднее, что наше поколение, вполне вероятно, станет последним, для кого смерть будет обязательной. Для наших внуков она уже станет вопросом выбора.
Понимаю, это звучит, как фантастика, но я лично совершенно уверен, что в течение пятидесяти лет будут сделаны – а возможно, и внедрены – открытия и изобретения, которые сначала позволят радикально продлить срок человеческой жизни, а потом – продлевать его до бесконечности.
Уже сейчас на лабораторных грызунах успешно проводятся опыты по омоложению при помощи генной терапии. Дряхлые особи заново обретают подвижность, сообразительность и либидо.
Обмен информацией, данными исследований, коллаборация между передовыми мировыми исследовательскими лабораториями никогда не были еще так просты, так быстры и так эффективны.
Нам осталось чуть-чуть.
Мы на пороге открытия, которое изменит мир – и нас самих. Навсегда.
Смерть умрет.
Через сто лет люди смогут оставаться вечно юными, они более не будут подвержены возрастным болезням, которые, главным образом, сегодня и сводят их в могилу, и тяжелые наследственные заболевания человечество тоже научится вылечивать. Возможно, это не будет бессмертием в прямом смысле этого слова, поскольку несчастные случаи и насилие отменить невозможно, но на их долю в цивилизованных странах приходится не столь большой процент смертности.
Смерть станет статистической погрешностью. Отклонением. К ней, наверное, будут относиться так же, как сегодня мы относимся к раку – с подобострастным придыханием, с суеверным страхом, как к злому духу, которого можно привлечь к себе, если он нем говорить и думать, но можно и отвадить от себя – а собственно рак-то давно уже будет излечим.
Сбудется главнейшая, если не единственная мечта человечества.
Мы дадим наконец ответ на величайший из вопросов, которые перед нами когда-либо были поставлены: на вопрос смерти.
Ведь все, что в своей жизни делал и делает человек – и простой обыватель, и царь, и великий художник – поиск ответа на этот вопрос.
Не затем ли мы спешим родить детей, что чувствуем, как стареем, и не потому ли, что помним всегда о смерти? Ведь дети – единственная возможность каждого оставить в этом мире что-то после себя – свой осколок, свою реплику, свой неточный портрет. Не потому ли мы с таким остервенением подмечаем любую схожесть между нами и нашими детьми? Не потому ли так ревностно относимся к их воспитанию и не хотим, чтобы их воспитывали чужаки – ведь, воспитывая, мы записываем на наших детей кусок своей души, оставляем им себя, передаем себя дальше.
Не затем ли воздвигаем империи – от Рима до Кока-Колы – чтобы продолжить себя в умах граждан, в проклятиях врагов, в названиях городов и улиц? Бессмертия хотят цари и императоры. Если нельзя бессмертия настоящего – пусть хотя бы вечной памяти. Спросите у Путина, он скажет.
И каждый император, конечно, имел при себе придворного алхимика, который приготавливал для него эликсир вечной молодости из рогов носорога, толченых бриллиантов, крови девственниц, требухи поверженных врагов, ртути и стволовых клеток. Точный рецепт менялся от века к веку, но всегда императоры верили – и всегда переплавляли свое золото в свою смерть. Никому еще не удавалось купить вечную юность – пока.
И Сикстинская капелла была расписана не за гонорары, а за мечту о вечности. И воздвигнута она была, чтобы увековечить строителей и их патронов.
Да и сами боги, конечно – прежде всего, ответ на вопрос смерти. Эскимосам их боги обещают одно, римлянам другое, а нам с вами – третье, но везде и всегда боги обменивали наше поклонение на продолжение существования после исчезновения нашего тела. Везде и всегда ловили нас на надежду воссоединиться с любимыми, которых у нас отобрала смерть.
Без бога такую прореху в осмысленности нашего земного существования было не залатать – и мы его вызвали из небытия. Так мы и отвечает на вопрос смерти – через бога, через созидание и через детей. Смерть определяет нас, она нас формирует и форматирует, она нас воспитывает и подгоняет, она заставляет нас спешить, изобретать, строить и завоевывать, придумывать, любить.
Смерть делает нас людьми.
И вот совсем скоро мы ее аннулируем.
Нужны ли нам будут дети, если мы сможем оставаться двадцатилетними всегда? Дозреем ли мы до них когда-нибудь? А если мир будет переполнен счастливыми и здоровыми вечно двадцатилетними? А если в нем просто не останется места для детей?
Продолжим ли мы платить зарплату богу – или уволим его, или по-рейдерски захватим его офис, когда станем бессмертными? Ведь душа – это наш бэк-ап, это софт, на который сохранена наша личность на случай того, что хард сгорит. И рай, обещанный нам богом – это ведь просто облачный сервис, за который мы исправно платим абонентскую плату – ставим свечки, красим пасхальные яйца, молимся по вечерам и жертвуем патриархам на новые часы. Но если хард надежен, зачем нам бэк-ап? Кто будет пользоваться душой, если тело вечно?
Будем ли мы создавать что-то новое?
Ведь это смерть нас подстегивала, смерть заставляла нас развиваться. И вот – мы ее победили. Куда спешить, к чему напрягаться?
Останется только вечность, безвременье – которое нужно будет, разумеется, чем-то наполнить. Но не обязательно творчеством, не обязательно строительством. Возможно, просто играми?
И кто будет управлять нами через сто лет и через тысячу – не одни ли и те же люди? Ведь в некоторых странах мира, в том числе и в России, смерть по естественным причинам – единственная надежда на смену высшего руководства, на эволюцию. Но если им дать возможность оставаться вечно юными… Спросите у Путина, он скажет.
Фантастика, скажете вы.
Посмотрим. Мы-то с вами, правда, этого еще не застанем, а вот наши внуки – да. Точно.
",